«Кажется, мальчик всерьез на меня разобиделся», — подумала я, уже окончательно проваливаясь в сон…

И словно в темной комнате вдруг распахнулась дверь, откуда хлынул яркий свет.

Берег моря — ласкового, теплого, игриво катящего барашки волн. Они разбиваются у ног, обдавая меня брызгами, и я смеюсь, хохочу во все горло, подставляя лицо солнцу. Подол платья давно вымок, но мне это не мешает, разве что идти неудобно. Подобрать его повыше — и бежать по мелководью, вдоль кромки воды, жадно глотая соленый воздух, напоенный ароматом тысяч цветов…

Утомилась я не скоро. Присела на нагретый солнцем валун, потерла разгоряченное лицо…

— Мама, пойдем отсюда! — вдруг раздался рядом тоненький детский голосок.

Похолодев, я стремительно обернулась, едва не свалившись со своего насеста.

— Фиалка, — прошептала неверяще.

— Да, мама, — серьезно кивнула кроха. За эти годы она ничуть не изменилась…

«Она не могла измениться — она умерла! — напомнила память. — Нет!»

И я рванулась вперед, прижимая к себе дочь, гладя шелковистые ее щечки, не замечая, как по моим щекам текут слезы. Слезы — это всего лишь капельки моря…

— Пойдем отсюда, мама! — вновь попросила Фиалка, когда я немного успокоилась.

— Зачем, маленькая? — переспросила я, прижимая дочь к себе еще крепче. Ведь там, далеко, она умерла!

— Надо идти, мамочка, — Фиалка смотрела на меня такими знакомыми синими глазами, что сердце щемило от узнавания, боли и отчаяния. — Тут нехорошее место!

— Почему нехорошее? — искренне удивилась я.

Вокруг прямо-таки пасторальный вид, как картинка из детской книжки.

Девочка попыталась вырваться из моих объятий.

— Пусти! — нетерпеливо попросила она. — Я покажу!

Высвободилась, взяла меня за руку, потянула за собой…

Шли мы не долго, минут десять, и вот за скалами открылся вид на удобную бухту, на берегах которой привольно раскинулся город. Очень знакомый город… Боги, милосердные боги! Да ведь это Ингойя! Но все вокруг этому противоречило: теплое море, ласковое солнце, — в северных широтах такого попросту не может быть! Как будто кто-то сделал аппликацию, аккуратно пришив город к совсем другому пейзажу.

— Мама, смотри! — потянула меня за рукав малышка, указывая куда-то в сторону.

Я послушно взглянула туда, присмотрелась… и похолодела. У самых деревьев громоздились драконьи скелеты: большой как бы обнимал маленький, в последний раз пытаясь защитить, сберечь, спасти. Наверное, мама до последнего не хотела оставить малыша…

В глазах защипало, я повернулась к Фиалке. Она потеребила локон у лица — рыжий, как мои собственные, — и серьезно указала пальчиком в другую сторону. Там беспорядочной кучей были свалены кости, слишком крупные для человеческих останков. Хель.

— Что… что… — шептали непослушные губы. — Почему?

— Эта сказка не настоящая! — серьезно объяснила моя дочь. И добавила не по-детски рассудительно, явно повторяя услышанное от меня: — На чужом горе своего счастья не построишь. Запомни, мамочка!

Серьёзное личико дочки вдруг стало таять, пейзаж подернулся туманом.

— Нет! — закричала я, прижимая ее к себе. Не хочу, боги, только не снова ее потерять!

«Мирра, Мирра, проснитесь!» — откуда-то вдруг донесся смутно знакомый голос. И там, далеко, кто-то хлестал меня по щекам, говорил что-то бессвязно, умолял…

Берег подернулся дымкой, посветлел, тая, как туман под солнцем…

— Нет! Нет! — кричала я, цепляясь за Фиалку, как за спасительный обломок доски в бушующем море…

И открыла глаза.

Надо мною склонились два встревоженных мужских лица. Впрочем, в глазах Ингольва тревога перемешалась с раздражением и нетерпением.

А вот Петтер выглядел всерьез обеспокоенным. Я вдруг заметила, как он осунулся, глаза покраснели…

— Зачем вы меня разбудили? — спросила горько.

Оказалось, что я возлежала прямо в сугробе, неподалеку — автомобиль с распахнутыми дверцами.

— Простите, госпожа Мирра, — растерялся ординарец, — мы просто испугались. Вы так кричали во сне…

— Хватит болтать, поехали, нам до вечера надо добраться до города, — буркнул Ингольв, отворачиваясь. И как будто не было никакой тревоги, только запах выдавал, что мне не померещилось.

Петтер молча помог мне встать, усадил рядом с собой, на переднее сиденье, укутал потеплее. Впрочем, муж не возражал, только хмурился.

Весь остаток дороги я сидела с закрытыми глазами, тщетно пытаясь вновь заснуть. И в глубине души понимала, что это вряд ли был простой сон. Слишком детально, слишком живо. Сновидения такими не бывают!..

Я открыла глаза, только услыхав сзади резкое:

— Наконец-то! Приехали! — кажется, Ингольв не очень доволен поездкой, напротив, искренне рад, что она наконец закончилась. Тогда зачем вообще он приехал за мной?

Только сейчас я всерьез об этом задумалась. О драконе он не знал, иначе не преминул бы устроить сцену по этому поводу. Я бы скорее предположила, что у него в тех краях были какие-то дела, но ничего подобного от него не слышала. Хотя, какая разница?

— Приехали, — эхом повторила я, устало смежив веки.

На плечи будто навалился привычный груз забот и тревог, обязательств и долга. Немножко легкомысленная я, которую Альг-исса именовала «солнышком», осталась там, позади, в вечных снегах. Вперед вновь выступила госпожа Мирра — жена полковника и аромаг.

И этот сон, слишком реальный, слишком подробный… От острого ощущения разлуки заломило в висках. Боль, притаившаяся у основания шеи, заинтересованно приподнялась, ужом скользнула вокруг головы, куснула на пробу над левой бровью…

Иногда люди намеренно делают себе больно, пытаясь заглушить душевную муку. Но от навязчивых горьких мыслей никуда не денешься, они копошатся в голове, как выводок змей.

Я потерла висок, пытаясь сделать это незаметно, и тут же заметила обеспокоенный взгляд Петтера. С трудом улыбнулась — боюсь, улыбка вышла вымученной — и преувеличенно радостно заметила:

— Наконец-то мы дома!

— Да! — неожиданно подтвердил сзади Ингольв. — К йотуну этих проклятых хель, как же у них холодно!

— Для них это нормально! — возразила я.

— Для них… — повторил он с какой-то странной интонацией.

Почему-то мне вдруг сделалось зябко…

К счастью, ехать оставалось совсем недалеко. Наконец автомобиль плавно затормозил у парадного входа и Петтер помог мне выбраться из машины. К улицам, словно вата, прилип туман, накрапывал мелкий дождь, с моря дул пронизывающий ветер… Брр, не сказала бы, что в Ингойе погода лучше, чем во владениях хель, просто здесь она мерзкая по-своему.

— Извините, у меня нет зонта, — прервал мои мысли голос мальчишки.

Я с некоторым удивлением взглянула на него. Он казался совсем замученным: покрасневшие глаза, кожа натянулась на скулах, у губ пролегли складки. И бил в нос едкий луковый запах.

— Это не ваша вина, Петтер, — сказала как можно мягче. И, уже обращаясь к мужу, добавила: — Куда подевались слуги?

Тот лишь пожал плечами. Дом казался пустым, как бутылки в доме пьяницы.

Ординарец принялся колотить в дверь, а Ингольв встал рядом со мною, грубовато обнял. Я прижалась к нему, испытывая смешанные чувства. Сколько бы ни было у него недостатков, сколько бы мы ни обижались друг на друга, все равно он — мой муж. Мой…

Быстро сгущались сумерки, ветерок пах укропом и солью, и казалось, что вокруг нет никого, лишь мы двое и Петтер чуть поодаль. Только мы были живы в этом царстве камня и тишины.

Юноша оглянулся на нас, потом еще сильнее заколотил в дверь.

И в этом молчаливом единении мы наблюдали, как заметались огоньки в окнах, вспыхнул электрический свет…

Ни слуги, ни свекор не обрадовались моему возвращению. По крайней мере, пахло от них кисло и недовольно. Сольвейг излучала обычный для нее аромат уксуса, на этот раз настоянного на пряных травах. Сигурд жался к стене, источая опаску, и тщетно пытался скрыть внушительный синяк на скуле. А господин Бранд «благоухал» горчицей, лимонным соком и чесноком — аппетитно, но не слишком приветливо.